Владимир Луговской
Та, которую я знал
Нет, та, которую я знал, не существует.
Она живет в высотном доме, с добрым мужем.
Он выстроил ей дачу, он ревнует,
Он рыжий перманент ее волос целует.
Мне даже адрес, даже телефон ее не нужен.
Ведь та, которую я знал, не существует.
А было так, что злое море в берег било,
Гремело глухо, туго, как восточный бубен,
Неслось к порогу дома, где она служила.
Тогда она меня так яростно любила,
Твердила, что мы ветром будем, морем будем.
Ведь было так, что злое море в берег било.
Тогда на склонах остролистник рос колючий,
И целый месяц дождь метался по гудрону.
Тогда под каждой с моря налетевшей тучей
Нас с этой женщиной сводил нежданный случай
И был подобен свету, песне, звону.
Ведь на откосах остролистник рос колючий.
Бедны мы были, молоды, я понимаю.
Питались жесткими, как щепка, пирожками.
И если б я сказал тогда, что умираю,
Она до ада бы дошла, дошла до рая,
Чтоб душу друга вырвать жадными руками.
Бедны мы были, молоды - я понимаю!
Но власть над ближними ее так грозно съела.
Как подлый рак живую ткань съедает.
Все, что в ее душе рвалось, металось, пело,-
Все перешло в красивое тугое тело.
И даже бешеная прядь ее, со школьных лет седая,
От парикмахерских прикрас позолотела.
Та женщина живет с каким-то жадным горем.
Ей нужно брать все вещи, что судьба дарует,
Все принижать, рвать и цветок, и корень
И ненавидеть мир за то, что он просторен.
Но в мире больше с ней мы страстью не поспорим.
Той женщине не быть ни ветром и ни морем.
Ведь та, которую я знал, не существует.
Та, которую я знал
Нет, та, которую я знал, не существует.
Она живет в высотном доме, с добрым мужем.
Он выстроил ей дачу, он ревнует,
Он рыжий перманент ее волос целует.
Мне даже адрес, даже телефон ее не нужен.
Ведь та, которую я знал, не существует.
А было так, что злое море в берег било,
Гремело глухо, туго, как восточный бубен,
Неслось к порогу дома, где она служила.
Тогда она меня так яростно любила,
Твердила, что мы ветром будем, морем будем.
Ведь было так, что злое море в берег било.
Тогда на склонах остролистник рос колючий,
И целый месяц дождь метался по гудрону.
Тогда под каждой с моря налетевшей тучей
Нас с этой женщиной сводил нежданный случай
И был подобен свету, песне, звону.
Ведь на откосах остролистник рос колючий.
Бедны мы были, молоды, я понимаю.
Питались жесткими, как щепка, пирожками.
И если б я сказал тогда, что умираю,
Она до ада бы дошла, дошла до рая,
Чтоб душу друга вырвать жадными руками.
Бедны мы были, молоды - я понимаю!
Но власть над ближними ее так грозно съела.
Как подлый рак живую ткань съедает.
Все, что в ее душе рвалось, металось, пело,-
Все перешло в красивое тугое тело.
И даже бешеная прядь ее, со школьных лет седая,
От парикмахерских прикрас позолотела.
Та женщина живет с каким-то жадным горем.
Ей нужно брать все вещи, что судьба дарует,
Все принижать, рвать и цветок, и корень
И ненавидеть мир за то, что он просторен.
Но в мире больше с ней мы страстью не поспорим.
Той женщине не быть ни ветром и ни морем.
Ведь та, которую я знал, не существует.